Ярослав Ль
Славен город Ярослава. Раскинулся под бочком Волги-Матушки, взобрался на вздыбленную грудь равнины Русской, оброс церквами и малоэтажным жилым фондом. Гостей привечает истуканами ― сами подобрались, безмолвно застыли, глаза в горизонт вперили, жертву выискивают: одна конечность длинная, на конце в черную и белую полоску, вместо кольчуги доброй жилетка желтая, подле скакуны верные, иноземные, белого и синего цветов. Не пройдет ворог по земле ярославской, всякого изловят и штраф выпишут. Если не договориться.
Течет, льется дорожка по чудогороду, здесь поднырнет, там выскочит. Но вздыбились буруны каменные, преграждают дорогу вознице всякому, кто пройти-проехать решиться. Бородавки эти на лице града оберегать призваны ― людей-пешеходов, малюток-деток и служивый люд. Потому их до чертиков.
Высокий, статный кремль, город рубленный, на солнце лоснится, тугой смолой сверкает. Печаль только, срыли его еще при Катьке Германщице, императрице Российской. Сравняли с землюшкой стены высокие, зато звонницы храмов, маковки церковные и палаты заветные еще выше казаться стали. Как грибы после дождя из-под листвы осенней вылезли, на мир любуются, в себя влюбляют.
Хорош город Ярослава утром, пред службой, ибо пустынен и весь взору открыт. Да и дети, кровинушки, все одно почивать боле не позволяют, "тавать!" голосят.
На реке по бурунам рассекают лодки стальные, точно варяжские ледяные горы белизной и слюдяными окошками поблескивающие. Праздный люд вдоль берега прогуливается, на воду поглядывает, сласти грызет.
Славен город Ярослава. Традициями своими славен. У реки променады заморские, вайфай басурманский, а в глубинке свое, родное ― поле ровное, травой засеянное. Как жатва кончилась, выбегают хлопцы и рубятся, аж кости трещат: за бычий пузырь надутый, за часть и славу родины своей малой, за призовое место в ФНЛ. Герои, имя им.
Но горе тебе, если живешь ты у поляны той, места ратного. Слов новых, матерщинных узнаешь и ты, и жена твоя, и дети твои. Вопли звонкие, молодецкие разбудят тебя и уснуть не дадут: и про судью узнаешь, рефери окаянного, и про теорию Чарльза Эдуарда Дарвина, которой вопреки не все человеки в одно время с древа спустились, иные до последней седмицы ожидали.
Впрочем, нас Бог миловал, на день раньше заповедной сечи прости-прощай хозяевам эирбиэндби-хором сказали и на юг подались. А Шинник-то вничью с пришлыми, Спартаком-2, сыграл.